Заброшенный дом зажиточного крестьянина

Ещё в конце ноября прошлого года я совершил паломничество в любимые мною костромские просторы, они же лесные дебри. Первые дни путешествия ознаменовались круизом вдоль берегов реки Унжи: от устья Чёрного Луха до Халбужа, исследованием окрестностей Шарьи и Вохмы, а также экспедицией в далёкое село Луптюг. На третий день отправился туда, куда не добрался клиренс «Тёмной Стали», и пришлось идти на своих двух. То были полуживые или совсем опустевшие деревни Павлята, Макарята, Данилята, Маручата и Томилово, среди которых главной целью моего турне стали два последних поселения. Так вот, сегодняшнее повествование — продолжение пешего хода из Маручат в Томилово.

В первой половине третьего дня я добрался-таки до одной из основных точек маршрута. Пешком добрался до небольшой, не столь колоритной, как полагал, но бесспорно примечательной деревни Маручата. А интересна она прежде всего своими сохранившимися памятниками архитектуры, в виде жилых домов, амбаров и др. хозпостроек сер. XIX века.

Расстояние от Макарят до Маручат где-то с километр. На преодоление снежного покрова, устлавшего этот километр, времени затратил с час, наверное. В покинутой жителями деревне переполняемый эмоциями гулял давно потерявшими свои очертания улочками, по колено утопая в снегу, то и дело проваливаясь в лужи, припорошённые снегом. Заглядывал в домишки. Понравилось. Но и после того решил не останавливаться, а пойти ещё дальше (хоть и чувствовал подкрадывавшуюся усталость).

Как следовало ожидать, в краю лесов, болот и диких животных хороших дорог нема. Но оно и не надобно: отсутствие оных лишь придаёт колорит. В те дни погода стояла мрачная, серая. Ориентиры такие же мрачно-серые. Спросить дорогу само-собою не у кого. Да и не разглядеть дорог — всё занесено снегом — угадываются лишь направления. Границы бывших хлебных угодий служили мне ориентиром (со времён исчезнувших колхозов осталось множество отвоёванных у леса пахотных полей). Роясь в памяти своей, по кусочкам восстанавливал фрагменты топографической карты данной местности, посему приблизительно понимал куда идти.

А идти было трудно, нудно и скучно. Который день отсутствия сна, неполноценное питание подрывали мои силы. Ноги, промокшие насквозь, еле передвигались. След за мною — словно лыжня. Не в пример многочисленным, аккуратным тропам серых животных. Сколько бродит здешними лесами серых чудищ можно лишь догадываться: волчих следов больше, чем зайчих.

Напомнило давнюю поездку в мёртвую деревню Улошпань — те же признаки обитания хищного вида из семейства псовых. Сказать, что находясь вдали от цивилизации один, окружённый со всех сторон лесом и волчьими следами, я испытывал животных страх будет неправдой. Да, страшновато было, но то, надо полагать, некий гипотетический страх.

Чтобы действительно тряслись поджилки, думаю, необходимо увидеть волков вживую. Единственный ужас, встретившийся мне, — место, где волчара прихватил зайчону: кровушка и каки были тама, прямо на снегу. А я всё иду и иду, вооружённый лишь желанием, да подталкиваемый адреналином скитальца по заброшенным местам.

По-прежнему серо, уныло. Летом-то непременно добрался во сто раз быстрее, и путь был бы радостнее, красивше. Впрочем, приехал я сюда не столь ради старинных домов севернорусского типа, сколько ради ощущений — для души, значит. Правда признаюсь, порою возникала мысль: «А ну её деревню-то, но нет… Что же тогда я за путешественник?». Ведь настоящего «пилигрима русской глубинки» от диванного туриста отличает именно то, что в любую погоду, любой путь-дороженькой, не ради художественных кадров и лайков, преодолеет он всевозможные человеческие препоны и природные препятствия. Сразу вспоминаются посещённые ещё на заре путешествий охраняемые усадьбы, далёкие, упрятанные в самой гуще леса церкви и часовни. Вот и тут, кряхтя, но не сдаваясь, скрепя зубами и чавкая полными воды ногами, думал: «Настоящий!». И покамест не съеден волками, на завален медведем-шатуном, а под чарами нечистой силы не сгинул в чаще, сделал сэлфи на память.

Всего-то ещё один километр, ходу минут сорок. Но сей пеший марш показался «переходом через Альпы», правда в Альпах я не был. Однако ближе к границе ещё одной исчезнувшей деревни, на этот раз Томилово, вымотался окончательно. Пар валил от бренного тела моего, как от заправского сибирского самовара. Употел и промок одновременно. Невозможно не наступить куда-либо, дабы не попасть в бездорожную хлябь. Вода залила не только ноги, но по штанам поднялась до колен. Мысль о сапогах пришла поздно.

И вот, спустя два с половиной часа после выхода из Макарят, осмотра Маручат, впереди наконец-то замаячили тёмные очертания томиловских деревенских избушек. Только вот увидал я на окраине Томилово совсем не то, на что рассчитывал: вокруг одни лишь безликие срубы — полностью разрушенные, в конец обвалившиеся дома — четыре голых стены, да и только! Сперва перепугался: не уж-то зазря проделал столь утомивший меня путь и нет того одного единственного дома, ради которого сюда был проделан сей нелёгкий путь?

«Уф!» — выдохнул я, заприметив впереди тот самый объект. Ещё чуток и…

…вот он — пусть не в том виде, в котором жаждал его лицезреть, но тот самый — сравнительно редкий тип богатого крестьянского дома, постройки сер. XIX века. Единственный наполовину уцелевший дом во всей деревне. 785 км — расстояние от моего московского панельного дома до доживающего свои последние дни деревянного дома полуторавековой давности.

Перед нами: изба, построенная в 1850-е года для семьи местных зажиточных крестьян Сальниковых. В 1901 году в доме была переложена печь (прежде топили по-чёрному), увеличены окна, фасады жилой части обшиты тёсом и декорированы резьбой. В этот же период мастером Филиппом Дмитриевичем Лихачёвым расписан интерьер.